БутАстика (том I) - Андрей Буторин

Александра Петровна уже не плакала – слез просто больше не было – она лишь тихо шептала: «Почему их не спасают? Как могли о них забыть?» Разве могла понимать, в одночасье превратившаяся из пожилой в старую, женщина, что в стране просто нет и быть не может тех средств, чтобы организовать хоть какое-то подобие спасательной экспедиции; что только гонка приоритетов между Советским Союзом и Америкой, только жажда любой ценой взять реванш за лунное поражение заставила советское правительство буквально выжать все возможное и невозможное для создания этого, единственного, пропавшего в космических глубинах комплекса. Она не знала этого, но она и не хотела ничего знать. «Почему бросили в беде, забыли моего сына?» – вот единственный вопрос, на который она хотела услышать ответ. Но дать ей его было некому.

Еще через два месяца к ней прибыла делегация военных. Красивый седой генерал, пряча глаза, протянул ей две алых коробочки – с Орденом Ленина и Золотой Звездой Героя Советского Союза. Александра Петровна даже не взглянула на высочайшие награды страны. Она не слышала также, что виноватым тихим голосом говорил при этом седой генерал. Она спросила его только, перебив на полуслове: «Почему вы их там бросили?» Генерал ответил честно: «У нас не было ни малейшей возможности их спасти». «Тогда зачем все это было нужно?» – снова спросила мать. Генерал ничего не ответил.

Когда небо затянуто тучами, или Марс просто не виден, старая женщина не выходит к угору. Она садится за дощатый струганный стол, почерневший от времени, достает из бархатной красной коробочки блестящую желтую звездочку и кладет ее рядом с фотографией сына в узорной деревянной рамке. Женщина долго и молча смотрит в глаза улыбающегося сына, потом кивает на высшую советскую награду и говорит: «Ты ведь не к этой звезде летел, сыночек. Ты летел к настоящим звездам. Ты у меня молодец».

Шеф-повар

Смотреть без отвращения Юлий мог только вниз, на землю. Еще, пожалуй, на скалы, хотя за одиннадцать лет и они обрыдли ему до чертиков. Но все остальное… За те же одиннадцать лет он так и не научился спокойно реагировать на то, что подстерегало неосторожно брошенный взгляд в другие стороны Оазиса. И уж тем более он старался никогда не поднимать глаза к небу. К тому, что должно было быть небом там, наверху.

Говорят, человек может привыкнуть ко всему. Неправда. Человек может привыкнуть ко всему человеческому, пусть даже самому омерзительному и ужасному. Этот же мир создавался вселенскими творцами определенно не для людей; человек попал сюда исключительно по ошибке – и не кто иной как он, Юлий Сысоев, двадцатипятилетний в ту пору спейс-разведчик, для которого этот полет был всего лишь третьим самостоятельным в его недолгой карьере. Сложнее сказать, по чьей же ошибке он попал в этот нечеловеческий мир. Первой в голову напрашивалась мысль о недостатке собственного опыта, который и привел к выпадению корабля из надпространства во время гиперпрыжка. Но сколько раз это логичное на первый взгляд объяснение его посещало, столько же Юлий его безжалостно изгонял. Не мог он совершить никакой ошибки во время гиперпрыжка хотя бы уже потому, что в это время был стянут защитными полями до состояния абсолютной неподвижности. Ошибиться можно было при вводе координат, но тогда он просто попал бы не в то место куда собирался – ввести заведомо абсурдные данные ему не позволил бы информаторий, точнее, он бы их попросту не принял. Грешить на сам информаторий не приходилось по определению – скорей можно было ожидать, что небо упадет на землю, чем то, что тот выйдет из строя. Собственно, с небом-то как раз и случилось что-то неладное в отличие от информатория. Последний, разумеется, можно было уничтожить физически – хотя вряд ли Юлий сумел бы это сделать при имеющихся у него возможностях, – но разрушить его интеллект не удавалось еще никому. Проще было допустить, что «сломалось» само пространство, обнаружилось некое неизвестное доселе его свойство, честь открытия коего выпала именно ему, спейс-разведчику Сысоеву Юлию. Однако стоит ли говорить, что он охотно променял бы лавры первооткрывателя на шалаш из елового лапника в заповедных и диких лесных далях, на эскимосское иглу, на однокомнатную «хрущевку» мутных времен – лишь бы только над его головой опять голубело небо! Или серело, чернело, слепило молниями, проливалось холодным ливнем; но чтобы это было именно небо, настоящее, видимое, воспринимаемое человеческими органами чувств, а не это… не это сводящее с ума отвратительное, дьявольское ничто, которому даже пожелать «чтоб ему пусто было» не представлялось возможным!..

Накрутив себя, Юлий чуть было не поднял глаза к предмету своих проклятий, но тут же, спохватившись, вперил их в землю. Даже инстинктивно пригнулся, оправдав это тем, что так лучше искать грибы. Самое смешное, что это и впрямь были грибы – и на вкус, и на вид. Правда, без шляпки. То есть, гриб состоял как бы одновременно из корня и шляпки – эдакий торчащий из земли темно-бурый пузатый огурец, – но по всем остальным свойствам и качествам ничем иным как грибами Юлий назвать эти образования не мог. В первый раз он даже раскопал под ними почву – грибница присутствовала. Впрочем, какая разница, как эти грибы выглядели и как они росли – по вкусу они ничем не отличались от нормальных земных боровиков. И это было воистину отрадно, ведь кроме грибов ничего съедобного в Оазисе не водилось. А пища из синтезатора хоть и являлась по определению максимально сбалансированной на предмет калорий, витаминов и прочих необходимых для поддержания человеческой жизни факторов, на вкус и на вид представляла собой клейкую, серую, неаппетитную массу.

Грибы росли на утыканных безобразно корявыми деревьями пятачках, почти круглых «лесных опушках», каждая из которых была около ста метров в диаметре. А между этих немногочисленных островков скудной растительности лежал красноватый песок – до самого горизонта… Нет, до того выворачивающего наизнанку ничто, из которого состояло и небо. До того, чем и был этот неподвластный ни разуму, ни человеческим органам чувств окаянный, проклятый мир. Каким образом Юлию на его спасательной капсуле удалось угодить именно в этот крохотный, пригодный для существования уголок невероятно чуждого мира, который по понятным причинам он тут же нарек Оазисом, он не мог объяснить точно так же, как и причину, приведшую его «Поиск-193» к аварии. Везение? Да на черта оно сдалось, такое везение! Куда лучше было бы разлететься вместе с кораблем на мелкие кусочки, едва ли успев осознать, что его недолгое пребывание на этом свете закончилось. Впрочем, на этом свете, в привычном физическом мире, он и впрямь перестал пребывать. Уже одиннадцать лет он жил вообще неизвестно где. Точнее, существовал.

Не стоило лукавить самому себе, тогда он был чертовски рад этому невероятному спасению, этой фантастически небывалой удаче. Он просто обалдел от счастья, когда анализатор капсулы указал на абсолютную безопасность и безоговорочную пригодность для дыхания здешней атмосферы; на полное отсутствие болезнетворных микроорганизмов; на комфортнейшую температуру в двадцать два градуса Цельсия, которая, кстати, оставалась практически постоянной, за исключением периодов пылевых бурь, когда она понижалась не более чем на три-четыре градуса… И – о счастье! – в Оазисе напрочь отсутствовали хищные животные и кровососущие насекомые, как, впрочем, любые иные насекомые, рыбы, звери и птицы, что радовало уже не столь сильно – вкус мяса за эти одиннадцать лет преследовал Юлия только во снах.

Так что наличие в его новом ареале обитания грибов он воспринял как дополнительный к своему чудесному спасению бонус. Равно как и наличие в центре Оазиса небольшого круглого озера – скорее, пруда – с изумительно чистой и вкусной водой.

Обрадовался Юлий и невысокому скалистому массиву с одной стороны Оазиса. Во-первых, на щербатых каменных стенах взгляд мог отдыхать без опаски провалиться в тошнотворную пустоту. Во-вторых, в скалах обнаружилась небольшая, но вполне уютная пещера с высоким куполообразным потолком, которая сразу и на все последующие годы стала его «монашеской кельей». Конечно, он мог бы превосходно обходиться и без нее. Но от одной только мысли, что открыв спросонья глаза он утонет взглядом в здешнем неправильном небе, Юлию становилось по-настоящему дурно. К тому же, не стоило сбрасывать со счетов и пылевые бури. Они начинались строго, как по расписанию, один раз в полгода и продолжались восемнадцать дней. Всегда. Все двадцать два раза, что ему посчастливилось их наблюдать. Правда, наблюдать в те кромешно темные, надрывно и жутко воющие дни было по определению нечего. Он мог бы, конечно, укрыться на время «непогоды» в спасательной капсуле, но лежать, максимум сидеть, восемнадцать дней подобно сардине в банке – удовольствие то еще! В пещере, возле разгоняющего тьму костерка, куда лучше.